21 января исполнится год со дня смерти Игоря Брановицкого, бойца 90 батальона 95 бригады – одного из защитников Донецкого аэропорта.
“Востаннє ми розмовляли з ним по телефону 19 січня зранку, я запитала його: “Як у Вас справи і де ти?” А вони вже добре, я так тепер розумію, знали, що до них не пробитися, що хлопці, які їхали їх витягати, погоріли…”
“Є така прикмета “якщо дощ в дорогу, то все буде добре”. 11 січня, коли ми востаннє бачилися, я Ігорька проводжала з ротації, дощ ішов якраз, стояла і думала, що, може, повезе? І ось повезло…”
21 января исполнится год со дня смерти Игоря Брановицкого, бойца 90 батальона 95 бригады – одного из защитников Донецкого аэропорта. Его убили в плену за то, что пулеметчик, за то, что у него было достоинство, за то, что не унижался, защищая свою землю и спасая своих друзей.
“Я свій телефон здала в ремонт, щось з ним не так. І глючить з тих пір, як Ігоря не стало, а він мені дорогий, бо подарунок від сина”, – рассказывает мне мама Игоря – Нина Константиновна, встречая у подъезда своего дома.
В небольшой квартире помимо нее живет еще младший сын Юра. Сейчас гостит близкая подруга Надежда Семеновна, которая после смерти Игоря пробыла в Киеве около 5 месяцев, поддерживая “сестру”.
“Нина, как только узнала, что Игорь в плену, сразу сказала, что плен – это не для него. И он не смог там по-другому. Он был не из тех., кто бы мог хитрить или потакать”, – с горечью вспоминает женщина.
“Принижуватися він не зміг!” – гордо продолжает мама покойного бойца, – “У нього було дуже розвинене почуття власної гідності!”
“Ведь Игорь четко отвечал, почему он пришел на фронт, и, когда стреляли из травмата, чтоб он стал на колени, он этого не сделал. Его ломали, избивали трубами… “, – ужасается подруга семьи.
“И за ребят он просто заступился, когда сказали, что будем расстреливать каждого, пока не скажут, кто пулеметчик. Он сказал, что я пулеметчик, чтоб все остались живы. Поэтому, действительно, Игорек у нас – герой”
В скромно обставленной комнате я насчитываю 5 портретов погибшего “киборга”. Один стоит на тумбочке, возле него лежат народные награды, которые присвоили ему уже посмертно. Еще несколько фотографий висят на стене, между картин. В углу комнаты возле монитора за большой свечой – на меня тоже смотрит с портрета молодой, хоть и уже седовласый, мужчина, с тремя выразительными ямочками на лице.
Последнее небольшое фото стоит на телевизоре. На тумбе под телевизором – чашка с чаем и вазочка с конфетами. Рядом с фото – свеча и стакан с водой.
“А водичка завжди біля його фотографії стоїть, бо їм, хлопчикам нашим, так пити хотілося там, в аеропорті”
В какой-то момент я понимаю, что нахожусь в храме памяти и боли. Когда рассматриваем фотоальбом, я наблюдаю за тем, как меняется лицо Нины Константиновны. Измученное горем и расписанное паутиной морщин, оно становится ласковым и нежным при виде маленького Игоря. Ее голос обретает заботливый и мягкий тембр, иногда сюсюкающий с фотографией родного малыша.
“Лапочка”, – повторяет, улыбаясь, мама, ныряя в воспоминания. В этой памяти о сыне, хранящейся на фотобумаге, глубина радости напрочь сплелась с бездной утраты.
Игорь родился в Пуще-Водице, а детство его и брата Юры прошло в военном городке, в Кривом Роге. Их отец Евгений Брановицкий воевал в Афганистане, получил ранение и умер от его последствий в 90-ом году. Нина Константиновна работала фармацевтом, сейчас на пенсии. После смерти отца семья Брановицких получала материальную помощь, которая положена им по закону, но ее отменили из-за того, что пенсия Нины Константиновны немного превышала минимальную 1400 грн, при которой даются льготы. Перед тем, как Игорь ушел воевать, у них с Юрой был совместный бизнес.
Когда не стало старшего, маме двоих сыновей пришлось собирать документы для того, чтоб обновить статус семьи погибшего на войне. Помимо этого по убийству Игоря возбудили криминальное дело, а все свидетели были в плену:
“Як ми ждали цих хлопців з полону! Думали, які вони повернуться, в якому моральному стані. Дуже за них переживали, щоб їх там теж не повбивали.
А один з хлопців ще до сих пір у полоні”, – делится переживаниями Нина Константиновна.
“Для нас эти ребята, которые вышли из плена, они такие близкие, словно какая-то часть Игорька осталась в них”, – с трепетом добавляет Надежда Семеновна. И все, кто дают интервью, и Север, и Свирид, они все вспоминают Игорька, ведь он после смерти медика Игоря Зиныча раненым уколы делал, Стасику Стовбану жгут менял. Он и остался-то там, не ушел из-за друзей своих…”
“А тепер що? Зробимо амністію тим, що стрибали, як мавпи, з триколорами? І вони що, приїдуть сюди?” – негодует мама погибшего пулеметчика.
“Я розмовляла з адвокатом, вона знає всі юридичні положення щодо амністії і розповіла, що керівнику терористичної організації за її створення можуть присудити лише до 8 років.
А можливо, Захарченко попаде під амністію, але ж ця с#ка пальцем показала на мою дитину і сказала: “Розстріляти!””
Игорь был женат, но развелся, детей у него не было. Десятилетняя внучка – дочка младшего сына, и сам Юра – это стимул жить дальше, размышляю я. Но прежде надо оплакать потерю. Сначала громко и часто, а затем реже, но ведь всегда. Дети – это навсегда, пусть даже незримые больше.
“Только бы эти жертвы не были напрасны”, – часто повторяют эту фразу за вечер подруги, часто повторяет эту фразу и половина страны.
“Майдан, ми, звісно, підтримували. Ігорьок від мене приховував, що був там і в ніч з 18 на 19 січня. І, взагалі, він був такий, що його відговорити від чогось, якщо він для себе вирішив – неможливо. Відповідальним дуже був і все від мене приховував. Коли ще в армії служив, поїхав миротворцем в Анголу, добре, що там тоді тихо більш-менш було. І в Ірак збирався, але не потрапив, і відмовляти було марно.”
Измученная потерей женщина теребит в руках очки. В ее голосе чувствуется гордость вперемешку с любованием, что у сына именно такой характер.
“Що Ігор збирається на війну – я теж не знала, дізналася лише, коли він уже пройшов комісію. Звичайно, що я намагалася його відмовляти. Але він слухав мовчки і сказав: “Мама, я вже там, я вже в армії!”
“Вони в АТО поїхали в листопаді, і я також про це не знала. Тільки дякуючи волонтерці Наташі Дмітрієвій, яка їм допомагала, дізналася, що хлопці в Костянтинівці. А про аеропорт просто здогадувалась. Навіть коли він у відпустку приїздив, ні слова про це не сказав, а лише: “Мама, какой аэропорт, что ты себе напридумала, мы на учениях постоянно”.
“Ведь он вообще ничего не сообщал, и только когда уже пришли документы на него из Житомира, мы посмотрели, что он принимал участие в боях за Пески, Водяное, Опытное. В аэропорту был 2 раза, но про это никто из нас не знал”, – продолжает Надежда Семеновна, заваривая мне очередной чай.
Периодически вытирая слезы, мама несломившегося бойца аккуратно касается воспоминаний о последних моментах своего общения с сыном, словно пытаясь зацепиться за те мгновения, когда он был еще жив:
“Востаннє ми розмовляли з ним по телефону 19 січня зранку, я запитала його: “Як у Вас справи і де ти?” А вони вже добре, я так тепер розумію, знали, що до них не пробитися, що хлопці, які їхали їх витягати, погоріли…
Він сказав мені лише: “Мама, у меня все нормально, связь плохая, не звони!”
І все… …”
Сменив чай на кофе, а день на вечер, я продолжаю слушать историю одной мамы о жизни одного героя. Поглядываю на фотографии, рассматриваю награды. Государственный орден “За мужество” ІІІ степени” вручили Нине Константиновне позже, чем награду “Народный Герой” (Орден “Народный Герой Украины” – украинская негосударственная награда, введенная в 2015 году по инициативе коллекционера антиквариата и волонтера Андрея Боечко и ювелира Дмитрия Щербакова, – ред.) Его передали ребята 90-го бата, когда вернулись в Киев, на станции метро Вырлица.
“Там зібралися родичі, був оркестр і єдиний представник державного апарату – голова Деснянського району Києва. Але якось все було зім’ято і дивно, що для зустрічі таких знаменитих, як кричали всі ЗМІ, “кіборгів”, не зробили якусь дійсно урочисту подію. За хлопців образливо. І взагалі, медаль самі ж хлопці і поспішали мені передати, а з офіційних представників або керівництва навіть ніхто не подзвонив.
“Игорек ведь был очень заботливым. Он любил маму. Для него семья была всем.
И очень хотелось бы, чтобы было у нас патриотическое воспитание в школах. Чтоб вся эта боль, все эти слезы, все, что прошли ребята и то, что мы – близкие люди – ощутили на самом деле, чтоб это прошло через все наше общество!”
Да, именно так – сейчас необходимо помнить, что почти у каждого из тех, кто погиб, есть мама, а у мамы нет больше сына. Что многие из погибших, что бы они ни защищали, имели силы и смелость бороться за то, что считали для себя дорогим и важным.
В случае аэропорта – это не за кусок земли, это за друзей. Это то, что необходимо вписать в книгу, не только ради памяти о погибших героях, а ради живых близких; ради мам и пап, жен и детей, ради того, чтоб их горе разделить на всех. Так им будет немножечко легче жить, если мы будем долго помнить…
Вернувшись домой, я думаю о том, что лицо запоминается таким, каким чаще всего его видишь, а Игоря, мне кажется, запомнить можно было по улыбке:
“Усмішка у нього була така неймовірна, я все йому говорила: “Ігор, ти мені не подобаєшся серйозним, ти як усміхаєшся, це – інша справа, дуже ясна в тебе усмішка, сину…”
